| Главная » Файлы » Истории и рассказы бывалых |
МИТЯ МАТЮЖОК
| 20.03.2015, 19:33 | |
| Жил да был на свете один незлой человек, простой мужичок Митя. Сильно он поговорить любил. Другие есть — молчуны, немтыри, а он — нет, разговорчивый был. Ему хоть с человеком, хоть со скотиной, хоть с бревном ни с кем поговорить не зазорно было. И часто у него с языка вместе с обычными словами матюжки слетали… Кого Митя не увидит, с тем и давай сначала разговаривать, а потом и обкладывать его справа-налево, правда, без злобы. Все это знали, Митю не боялись и навеличивали его Матюжок. Собралась как-то раз Митина жена побелить в летней кухне, а то мухи ее засидели, кинулась туда-сюда известки найти, все перекопала — нет известки. Она — к Мите: — У тебя где известка-то, черт кудлатый? — когда-то у Мити росли хорошие кудри — граблями не расчешешь, все ему завидовали и звали уважительно Митя Кудрявый. Правда, давно это было, кудрей нет и в помине. — А я откуда знаю? — открестился Митя. — Ты же белишь! — и погладил голову, ему стало немного обидно: ишь, попрекает кудрями, была красота, а теперь нету… — Белю-то я, а прячешь — ты! — не отступает жена. — Ладно, не суетись, — сказал Митя, — пойду, поищу… И пошел в сарай. Копался, копался, все перекопал — нет известки. Была в ведерке — и нету! Вышел весь — в пуху, в паутине. — Нету. Слышь, ядрена-матрена, не нашел. Мной не найдено! — И где ж она может быть? — Так… — сказал Митя после недолгих раздумий. — Значит — украли. — Да кто украл-то? У тебя же все на замках! — Точно, — Митя для убедительности выгреб из кармана связку с ключами и потряс ею. — У меня все надежно, как в банке. Значит, кто-то хитрый подлез… Ладно, выясним. Ты не напрягайся, я у Емельяныча возьму, у него навалом. Ему в прошлом году мешок привезли, — и двинулся к воротам… Емельяныч — это двоюродный дядька Мити, крепкий семидесятилетний старик, самый лучший его друг-приятель и просто надежный человек. Митя десятью годами моложе его. — Ты только долго-то не шатайся, а то у меня дел по горло! — крикнула вдогонку жена. — А мне когда расхаживать-то? У меня своих работ — невпроворот! Двадцать минут туда и обратно, — откликнулся Митя. Идти и вправду было недалеко. А если еще не улицей, а огородами, вдоль речки, так совсем близко. Митя и решил огородами, чтоб ловчее добраться, а то еще на улице встретишь какого-нибудь говоруна и начнутся тары-бары-растабары — целый день проторчишь. Митя ходит быстро, стремительно, а сегодня он еще в калошах на босу ногу, а в них ему особенно легко передвигаться, калоши сами несут… На дворе июнь-месяц, куда ни посмотришь — всюду природа, родина, солнце светит, огороды сами прут, чего еще надо человеку? Живи — не хочу! А воздуха, воздуха-то сколько! Стало Мите вдруг так радостно, что хоть становись посреди дороги и песню пой, даже слезы на глаза навернулись от радости. Сильно захотелось ему с кем-нибудь поговорить. Глядит Митя, муравей дорожку переползает… Он к нему — весело, и с матюжками: — Ты что это, мураш, такой-сякой, дорогу мне переползаешь? Раз так тебя, перетак, не видишь что ли, что это я, Митя, к Емельянычу за известкой иду! Испугался муравей, спрятался за соломинку, сам думает: ну все, капут, сейчас Матюжок на меня наступит, и делу всей моей жизни — конец! А Митя не стал на муравья наступать, а то вдруг все в мире пойдет наперекосяк, пусть уж лучше так будет, как есть. А тут корова рядом мыкнула, она неподалеку паслась, нога у нее что-то захромала, хозяева ее в стадо не погнали, дома оставили. Посмотрел Митя на корову: корова как корова, ничего особенного, жует себе жвачку, пережевывает… А она возьми да еще раз замычи, протя-я-жно так, со вздохом, думала, он ей воды принес. Поспешил Митя к ней и давай прорабатывать: — Ты что это, корова, мать-твоя-здорова, встреваешь? Ты зачем сюда приведена? Траву жевать и в молоко ее перерабатывать. Так и работай молчком, вырабатывай добро, я вечером попить приду! Корова послушала его речи, подняла хвост трубой и навалила добра ситом не прикроешь. Обругал ее Митя за такое дело, выдал ей по первое число и дальше пошел… Долго не прошел, глядит — навстречу собака бежит с умным видом, к запахам принюхивается, спешит куда-то… Он к ней с вопросом: — Ты что это, собака-рассобака, бежишь как угорелая, на пожар что ли? А собака подбежала к нему, обнюхала, подняла ногу да на калоши ему брызнула… Кобелек это оказался! Рассердился Митя не на шутку. — Ах ты, кобель-раскобель! В дюбель, в дембель, в парабель! Ты что это на женины калоши пакостишь! — а он действительно калоши-то жены пододел, чтоб свои меньше снашивались. А свои под крыльцо спрятал. — Я к Емельянычу за известкой иду, а ты мне провокацию устраиваешь! — и давай дальше его прорабатывать… Кобель-то давно уже убежал по жучкиному следу, она запашок оставила, значит, свадебка у нее, а на свадебке погулять — милое дело… А Митя все стоит разоряется, все у него с языка матюжки слетают… Отругал он порядком кобеля, дальше пошел… Опять долго не прошел, глядит — парнишка с удочкой из кустов вылез, прямо на него. Он руки в боки — и к парнишке. — Ну что, рыбак, так-тебя-растак, всю рыбу из речки выловил, мне не оставил? — Нет, не всю, трех пескарей поймал, — ответил парнишка и показал ему пескарей на веревочке. — А ты почему не в школе? — строго спросил Митя. — Так у нас летние каникулы. — Каникулы? — удивился Митя. — У вас, я погляжу, круглый год каникулы! А ты бы, чем по берегу бегать, взял бы лучше книжку и почитал, а то дураком вырастешь, что тогда? И ни в матросы, ни мазать колеса! И тут Митя такое завернул, что сам удивился. — Я читаю книжки, — обиделся парнишка. — Нo-но, читаешь ты, видно, ты только рыб из речки воруешь! — Это вы не читаете! Если бы читали, не ругались бы, не сорили бы матюжками! — совсем обиделся парнишка, надулся и убежал… — Это я то не читаю! — взвился Митя. — Да я еще и газету выписываю, оттуда информацию получаю! Так Митя со встречами, разговорами, пока дошел до Емельяныча — весь упарился. Старик возился во дворе, строгал какую-то нужную деревяшку на чурке. Емельяныч был человек серьезный, основательный, с таким поговорить одно удовольствие. Он все время ходил в форменной фуражке лесника, снимая ее разве что в бане, или когда наступала зима. Он ходил бы в ней и зимой, но зимой холодно, уши мерзнут. Когда-то он работал лесником и теперь продолжает носить фуражку, чтоб не забывали, кем он был, а то он всех может арестовать за браконьерство. При нем Митя старался матюжками не выражаться, чтоб он, чего доброго, не подумал, что Митя только и может, что ругаться, а ни на что путное не способен. — Здорово ночевали, дядя! — поздоровался Митя. — Как жизнь молодая? — Да ниче… — Емельяныч разогнул спину. — Сами-то как? — А нам что, — бойко начал Митя, — с утра не померли, может, и к вечеру не помрем, — и сразу перешел к более серьезным вещам, что попусту-то болтать: — Я вот что думаю, дядя, что наша жизнь полна загадок и тайн. — Да ну? — Емельяныч отложил деревяшку и присел на чурку. — Интересно. Давай, послушаем. — Ага. Вот, погляди. Стоят столбы, на столбах электрики понавесили провода электрические… Для чего? Чтоб по ним электрический ток бежал, не вода, а ток, чтоб в каждой избушке захудалой свет зажегся. Правильно? — Куда уж правильней. В потемках-то кому охота сидеть? — согласился дядя. У него у самого висели в сарае «кошки», электрик по пьянке потерял в лесу, а он нашел и прибрал подальше. — Так как он по ним бежит-то, ток этот самый? Провода же сплошь алюминевые и стальные, дыр то в них нету, никакого прохода, ни щелочки… Но все-таки он пробирается — и у тебя под потолком лампочка загорается! Митя сделал круглые глаза. Емельяныч задумался. — Ну это все физика может объяснить… — Ну да! Конечно! Физика все что хочешь может объяснить! А ты попробуй понять простым человеческим умом: как это он все-таки по проволоке бежит? И что это вообще такое — электрический ток, с чем его едят? Я лично — не понимаю, и никогда не пойму, Мне надо пощупать, потрогать, глазком увидеть, тогда я пойму. А так — нет, я не согласен! — Так это всегда можно проверить, — дядя пошевелил двумя пальцами, схватился за оголенные концы и все сразу стало ясно. Делов-то! — Нет, этого не надо, это — для дураков: взялся, шарахнуло — и мертвец, поминай, как звали. Но как все-таки он существует? Ведь как-то же ловят его, садят в тюрьму, а потом, когда надо, гонят по проводам… Загадка непостижимая уму, — Митя замолчал, ему стало грустно, а дядя, наоборот, развеселился и заерзал на чурке… Митя грустно посмотрел нa небо. — Или вот возьми самолет… Как эта махина поднимается в воздух, вверх на страшные километры, и нам неизвестно на чем держится? На чем? На честном слове? И ведь еще летит туда, куда надо, и там садится. — Они сейчас бьются через одного. — Это понятно. Но как все же они могут летать? Тоже загадка… — Птицы же летают. — Нy птица — она маленькая, у ней перья, мясо, кровь живая! Голова есть, которая думает, куда лететь: на юг или на восток, или на север подаваться. У ней компас и барометр внутри, и чутье природное. Разве ж можно самолет с птицей сравнивать! Птица — куда умней, и у ней душа есть, которая страдает… Митя опять замолчал, только покряхтывал, грусть его медленно переходила в обиду… Он встрепенулся и заговорил быстро и нервно: — А ты сидишь в кустах и караулишь… Стреляешь ее бедную… чтоб сожрать! Нехорошо это, нельзя так… Ей и так трудно живется, да ты еще здесь, шары-то залил и палишь по чем зря, как гитлеровец, тьфу! — Митя плюнул и размазал. — Я же не охочусь! — испугался дядя. — Знаю, я это к примеру… Я бы все охоты запретил! — А рыбалки? — Емельяныч приподнял брови, он иногда рыбачил. — А рыбалки оставил. Рыбалки — совсем другое дело. Конечно, когда не неводом гребешь, не сетями, а удочкой. Удочкой — пожалуйста, тут без грабежа. Поймал на раз, на два, отдохнул на берегу, и иди теперь работай, заряжайся на неделю, делай полезное дело. Природа тебе не враг, а друг, и надо жить в совокупности, и не гадить под кустом. А то возьмут, наворотят и ни пройти, ни проехать. Иди вон в туалет, культурный нашелся, а то в школе учился, книжки читал, а идет, сопли до колен висят, зато папка в руках… Емельяныч, когда услышал про природу, чуть не заплакал. — Я ведь тоже, Митя, природу сильно охранял, лес… А они, гады, лезут со всех сторон, браконьеры эти, чтоб разворовать и ограбить. А я все пресекал немилосердно, штрафовал и прочее… А им куда деваться, у меня же винтовка, карабин, если что не так, я же могу и к лесине поставить — и в расход… Жалко, что тогда такого закона не было, чтоб на месте расстреливать. У меня бы не заржавело. Так что я полесничал будь здоров! Веришь? У меня и фуражка есть, — он снял ее и показал Мите, — если что, так я и тебе могу дать поносить. — Верю, дядя. А фуражки пока не надо. Если уж во что серьезное ввяжусь, тогда возьму. А пока — носи, — Митя глубоко вздохнул. Его обуревали разные мысли: и о природе, и о мире вообще, в котором они, маленькие защитники, живут и скачут, как кузнечики, и стрекочут, а кто-нибудь придет и насадит их на крючок, и все… — Митя покосился на Емельяныча. — А вот еще ученые говорят, что земля круглая, на ниточке висит… — Ну и что? — сразу насторожился дядя. — Ты-то в это веришь? — Ну они же все доказывают, по полочкам раскладывают… У них это… доказательная база. — Ага, база у них… Ты только лопухи развесь, они уж тут как тут, эти ученые обделанные, все тебе объяснили, все рассказали, чтоб ты сам много не думал, а то вдруг додумаешься до того, до чего у них у самих ума не хватило… — Ну так они же работают! У них — и кабинеты отдельные, и колбы с пробирками, они и в белых халатах, как врачи, ходят… Митя решительно пресек дядю: — Я так думаю, что все они врут, заврались эти ученые — в говне моченые! А земля на самом деле не круглая, а плоская, как блин, только потолще, плашмя лежит… Вот так, — и слепил в воздухе блин. Емельяныч поднялся и заходил кругами… — Значит, и край есть? — Есть, а куда же он денется? Край у всего есть… Только я там, правда, не был. — Я тоже, — грустно поддакнул дядя. — А лучше и не надо, неизвестно, что там… А то заглянешь туда и навернешься… — Митя поежился. И Емельяныч дернул плечами, ему тоже стало страшно, интересно, но страшно. — А вот на чем же она тогда держится, земля, блин-то этот твой? Загадки и тайны он любил не меньше Мити, а уж касательно мироустройства особенно. — А вот этого никто не знает, может, снизу ветра поддувают, или еще чего… Это не нашего ума дело, — тихо и внятно приговорил Митя, он стоял перед чем-то непостижимым и грандиозным и чувствовал себя голым, как в бане. — Значит, и Бог есть? — дядя сделал брови шалашиком. Митя заволновался: — Не буду говорить, что — нет, не знаю, но ведь черт-то есть! Точно! Людьми это неоднократно доказано, а мной подтверждено! Значит, и Бог есть. Без него бы и травинка весной не росла… После этих важных слов и открытий они идут пить чай с баранками. Пьют подолгу, вприкуску с колотым сахаром, сладко прихлебывая и жмурясь, пока не пробьет пот. А потом, блаженно сев на крыльце, еще много, умно и культурно разговаривают. И главное — без споров и дискуссий, им спорить-то не о чем, все предельно ясно. Напоследок Емельяныч говорит Мите, что дядья для племянников, после отцов, конечно, — первые в мире. Чтоб не забывал, приходил, а то он один-одинешенек. Домой Митя бредет уже в первых сумерках… В голове у него легкий шум от разговоров, раздумий и переживаний. Емельяныч еще курит на крыльце, Митя крадется по огородам, задами, он не курит, не предпочитает эту заразу. Дома у него некоторый скандальчик по поводу непредвиденной задержки, обычное дело… жена видит Митины пустые руки и сразу наваливается на него: — Ты где был-то, а? Ты зачем, полоумный, ходил-то?.. Митя начинает напрягать голову: за чем же он ходил, интересно? И резко отвечает: — За чем ходил — не твоего ума дело! — Все там переговорил, или нет? А известка где? — Ах известка! — обрадовался Митя, что вспомнил. — А известочку твою водой залили, размешали и поставили, чтоб настоялась. А завтра вам ее доставят прямо на спецмашине с почетным караулом. Сам Емельяныч, ровно в шесть ноль-ноль. Будьте готовы, ваше величество! — Вот же дурак, а? Ну дурак-дураком, пошел за известкой, а только грязи на калошах приволок! Ты зачем мои-то калоши одел, а свои спрятал? Чтоб твои целехоньки были, а мои — прохудились? Ну идиот, а! Мите не нравится, когда его ругают, он отбрыкивается, сыплет незло матюжками, даже угрожает. Жена ругается, как заведенная, но тоже без особой злости, что толку. — Ну и идиот же! Матюжок! Матерщинник проклятый! Паук кривоногий! Плетет сети и плетет, только никого поймать не может… Меня только одну и поймал… И терзает меня, пьет мою кровь, всю уже выпил… Вот паук так паук! Тогда Митя пугает ее, угрожает ей самой страшной, по его мнению, карой: — Уйду от тебя с концами! На гору уйду, выкопаю землянку и буду жить-поживать, а тебе кукиши показывать. Вот и радуйся тогда! — «Горой» и «землянкой» Митя пугает ее часто, это у него контраргумент. После этого они замолкают, все без толку, да и оба за день умаялись. Потом садятся ужинать. Ужинают, чем Бог послал, и спать ложаться… Митя идет в свою половину, на кровать, она — на лежанку, в свой угол. Митя натягивает на голову одеяло, скрипит пружинами, вздыхает и улыбается: ладно, сегодня не померли, может, и завтра не помрем… И еще — уже сквозь сон — успевает подумать: «Надо на речку сходить, пескарей половить… А то пацан всех пескарей переловит, больно шустрый… Мне не оставит…» — и скоро захрапит сладко… А с лежанки ему жена отвечает, тоже подхрапывает. Так и живут они душа в душу уже сорок лет с гаком. Только детей у них нет. Не родились почему-то. Ну и ладно, им и без детей хорошо. А газету Митя действительно выписывает — местную, потому что в ней, на его взгляд, самая полная и объективная информация, чтоб быть человеку в курсе событий. Он и в библиотеку когда-то ходил, потом перестал — надоело, своей мудрости в голове хватает: думать не передумать, чужие бредни читать некогда. | |
| Просмотров: 3274 | Загрузок: 0 | | |
| Всего комментариев: 0 | |