А уж как они меня любили, прямо проходу не давали, потому что я к ним всегда с душой, с лаской относился. Бывало, куда ни пойду, а они за мной — гурьбой летят, навроде парадного эскорта сопровождают.
Много их у меня всяких было, пересчитать — пальцев не хватит. И Ветка была, и Чара-Чарочка, и Жулик был, и Лохматый, и Кабан. О каждом можно историю рассказать. Теперь вот Охламон прижился.
Возвращаюсь как-то домой, отворяю калитку, а он в углу сидит, забился за поленницу и трясется, как в лихоманке. Я пригляделся, а он весь елки-моталки! — с головы до пят в репьях, как в панцире. Кто такой, откуда? Неизвестно. А сам даже скулить не может, так скрутил его репей, только весь трясется, а в глазах — мука. Нy, чувствую, гибнет собачка на корню. Пошел я в сарай, взял овечьи ножницы и обкарнал его, оболванил начисто. Как уж он радовался, прыгал, будто заново родился. А ведь окажись один в этот момент, задавил бы его репей-сволота насмерть, рук-то у него, у Охламона, нет.
А у меня до него Матрос был, тоже добрая собачка, кобелек, каких поискать. Только дома не сидел, гулять сильно любил — шататься, поэтому и назвал Матросом. Чуть что, где какая собачья свара, он — туда пулей и уже там в клубке катается, по голосу слышу. Или, не дай Бог, загуляет где собачка женского полу, он уже там, хороводится. Дня по три глаз домой не кажет. Потом является, смотрит виновато, стыдно ему, видите ли. Ага, совестливый был. Я спрашиваю: «Ну что, брат-панкрат, окучил?» «Ага», отвечает, гавкает радостно и лапы мне на грудь ставит, доволен, что я его, как товарищ товарища, понимаю. «Ну, давай тогда обедать», — говорю. Садимся обедать. Так вот, нахватался где-то мой Матрос несъедобной дряни и околел. Сильно я переживал.
Месяца не прошло, тут и Охламон случился. Стали мы с ним вдвоем жить. И ведь тоже умный какой, совершенно без слов меня понимает, я, бывает, о чем-нибудь подумать и сказать не успею, а он уже сообразил. Такой понятливый, как будто высшее образование у него, только диплом не показывает, стесняется. А уж как уху любит — страсть! Так же, как и я. Если бы человеком родился, тоже бы, наверное, рыбаком стал.
А меня к воде всегда тянуло. Могу целый день под берегом просидеть, так меня река успокаивает, вроде как лечит, я себя по-настоящему человеком только рядом с ней ощущаю. То все беготня, мат-перемат, а тут душа на все хорошее, доброе настраивается, а ругаться — язык не поворачивается.
Мне, быть может, надо было на берегу моря родиться, стал бы боцманом или самим капитаном, чем черт не шутит, но довелось мне на Каменке родиться, бок о бок с ней прожить. Я, конечно же, не жалею, не имею права, мечты мечтами, а досталась мне жизнь земельная, трудная, корневая. Что поделаешь, человек всегда о чем-то несбыточном мечтает, а сухопутный обязательно о море и океане. А я люблю широту и простор, в душе я, может, самый натуральный морской волк и есть. По этому случаю и наколку на плече имею: волны — и солнце всходит. Когда еще пацаном был, взрослые парни мне в кукурузе накололи. Спросили: «Море любишь?» «А как же» — отвечаю. — «Нy, раз ты — морская душа, давай тогда сделаем тебе картинку». — «Давай». Отцу она, правда, не понравилась, потом он мне всю спину и чуть пониже вожжами извозил, больше я уже не колол, одной хватило.
Вот видите, начал о собаках рассказывать, а до самого берега моря добрался. Вот что мысль человеческая вытворяет. Глядишь, и везде уже побывал, со всеми поздоровался, все вопросы разрешил и обратно к себе на печку вернулся. Здорово. Полезно иногда о хорошем подумать и помечтать, голова от плохого отходит.
Так ко мне Охламон и прибился. Вдвоем мы с ним теперь и живем, карабкаемся по жизни. Правда, велосипед еще прибавился, я его тоже за живого считаю, значит, втроем. Как три богатыря. Каждый день на посту. Родину охраняем.